Автор: Андрей Журавлев

В одной из книг Чарльз Дарвин увлеченно рассказывал о движениях и повадках… растений. Он критиковал общепринятое мнение о том, что растения – в отличие от животных – неподвижны, и увлекательно описывал, насколько высоко может подняться растение по органической лестнице, если перемещение в пространстве приносит ему ощутимую выгоду...

...Июль. В степи под Барнаулом до поры до времени затаились качим метельчатый и ковыли, лениво пошевеливающие своими белыми пушистыми хвостами. Пока они цветут, но пройдет немного времени, и подсохший качим перекати-полем поскачет по балкам, а лохматые стрелы ковыля перистого полетят по воздуху, чтобы где-нибудь ввинтиться в почву, – степь буквально разбежится на глазах.
[]
Потому за интересными растениями приходится гоняться по всему свету, особенно, если они так и норовят собраться в каком-нибудь отдаленном уголке планеты. Например, на Алтае.

И для нас Алтай край не ближний, а для французского биохимика, директора группы по исследованию и развитию Yves Rocher Клода Фромажо, заброшенного волею судьбы и любопытства ученого в нашу глубинку, и подавно.

Растительные сообщества на Алтае сменяют друг друга с такой частотой, словно мы гуляем по богатейшему ботаническому саду: степные и таежные, луговые и тундровые…

Административные границы, которые мы пересекаем, двигаясь из Барнаула на юг, в сторону Алтайского государственного природного биосферного заповедника, разделили эту территорию на Алтайский край и Республику Алтай, а растительные сообщества сменяют друг друга с такой частотой, словно мы гуляем по богатейшему ботаническому саду: степные и таежные, луговые и тундровые…

Здесь проходит важнейший рубеж Бореального и Древнесредиземноморского подцарств – крупнейших географических подразделений растительного мира. В этом убежище на стыке миров происходит образование новых видов лапчатки, мытника, вероники и манжетки.

Убежище. Так уж сложилось, что, располагаясь в центре Азии, Алтай дважды устремлялся к небу горными пиками, отгораживаясь от остального мира. В первый раз это случилось около полумиллиарда лет назад, когда мелкие осколки суперконтинента Гондвана врезались в Сибирь. За последующие миллионы лет Алтайские горы источились было до уровня Казахского мелкосопочника, скорее холмистой равнины, чем горной страны, но тут Сибирь догнала Индия – огромный обломок уже окончательно распавшейся Гондваны – и выдавила на поверхность Гималаи, от которых рябью пошла вся Центральная Азия, включая Алтай, треснувший посередине.

Эта трещина с зазубренными краями – Телецкое озеро. В нем, как и в Байкале – другой расщелине, подлиннее, есть свои, не встречающиеся больше нигде в мире рыбы, рачки-бокоплавы и одноклеточные водоросли.

Поскольку Телецкое озеро, в котором зарождается срединно-океанический хребет, продолжает расширяться (со временем оно дорастет до размеров Байкала и более), Алтай подвержен землетрясениям.

По новым местным поверьям, земля волнуется из-за того, что отсюда забрали мумию «алтайской принцессы», – теперь, чтобы ее задобрить, нужно, мол, возвести мавзолей. Впрочем, поставят или не поставят для «принцессы» мавзолей в центре Горно-Алтайска, никакого значения не имеет: трясти со временем будет только сильнее, а трещин появится еще больше.

Именно наполненная водой Телецкая трещина создала свой микроклимат, и в окрестностях озера, несмотря на наступление ледникового периода, нашли убежище многие деревья, кустарники и травы, некогда составлявшие леса Евразии. Ведь когда Европу и Северную Америку сковывали бескрайние ледниковые щиты, в Сибири покровных оледенений не было. Алтай же со своими закрытыми от холодных ветров долинами превратился в настоящий оазис. Ныне январские температуры вблизи водоема, почти никогда полностью не замерзающего, на 8–9°С выше, чем всего в 70 километрах от него.

Возможно, многих растений, к которым мы давно привыкли, мы бы недосчитались, не будь алтайских убежищ. Одним из таких, говоря языком биологов, рефугиумов является черневая тайга, удивлявшая – и продолжающая удивлять – ботаников всего мира.

Наполненная водой Телецкая трещина создала свой микроклимат, и в окрестностях озера, несмотря на наступление ледникового периода, нашли убежище многие деревья, кустарники и травы.

Чернь. Стоит нам войти под мохнатый пихтовый полог, совсем не колючий, а, наоборот, мягкий на ощупь, мы тут же забываем, что находимся в Сибири. Душно, влажно, туманно, сумрачно (потому и «чернь», черневая тайга), гигантские травяные заросли, в которых сразу теряются все участники экспедиции. Дождевой тропический лес, да и только!

Кажется даже, что зеленые страусы попрятали в землю головы, оставив на поверхности изящные плюмажи: это заросли огромного папоротника, который так и называется – страусник. До древовидных тропических родственников ему роста лишь немножко недостает. На небольшом пятачке расправили перистые «листья» – вайи – сразу семь разных видов папоротников, как их называют, тайнобрачных растений. Они все еще не утратили древних привычек: для свершения таинства брака им требуется обильная влага.

Гирлянды плауна, за свою проворность прозванного англичанами «бегающей сосенкой», быстро затягивают недавно упавшие стволы. Плетут зеленую паутину местные лианы – хмель и вьющийся аконит. Длинными седыми бородами свисает лишайник уснея, а его собрат – лобария – покрывает стволы причудливыми бурыми лохмами. Даже крапива здесь особенная: вымахала, под стать всем остальным травам, под два метра и почти не жжется.

Есть, впрочем, в черневой тайге и карлики, попрятавшиеся среди гигантских родственников. Лишь по весне, пока медлительные великаны нехотя начинают тянуться к небу, мелочь успевает расцвести, и пустой еще лес с недотаявшими сугробами ненадолго превращается в переливчатое микрокоролевство эльфов. Эти эфемерные создания потому и называются эфемероидами. Чтобы их обнаружить, приходится буквально нырять в заросли или пользоваться настоящей медвежьей услугой: косолапые в поисках съедобных корешков основательно прореживают высокотравье.

Самое удивительное в черневой тайге – ее почва. Черная и мокрая, она живет своей жизнью даже в морозы. Копнули ее как-то ботаники в зимнюю стужу, а оттуда пар идет, земляные черви ползают. В общем, жизнь кипит. (Оттого, наверное, и пар идет?) Опять что-то похожее на дождевой тропический лес получается, присмотримся к последнему поближе, чтобы и различия понять…

Что тот солдат, что этот. Как известно, эти слова Бертольд Брехт вынес в название пьесы, где система, лишающая человека своего «я», была представлена как одна из бед современного общества. Дождевой тропический лес именно такой, обезличенный, но вряд ли это можно назвать бедой, скорее, в обезличенности залог выживания всего сообщества, как такового, а не каждого отдельного вида.

Изучая особенности устройства этого сообщества на всемирном ботаническом полигоне – острове Барро-Колорадо в Панаме, эколог Стивен Хаббелл из Калифорнийского университета (Лос-Анджелес) обнаружил: не только все виды деревьев в таком лесу взаимозаменяемы, но даже то, какая именно особь выросла вместо отмершей, не имеет никакого значения. На основе этих наблюдений Хаббелл вывел «объединенную нейтральную теорию биоразнообразия и биогеографии». Ключевое слово здесь «нейтральный»: все растительные особи в сообществе нейтральны по отношению друг к другу, идентичны: что тот солдат, что этот. То есть сообщество может лишиться большинства видов и все равно уцелеет.

Если идеи американского эколога действительно являются научной теорией, они должны быть верны для любого сообщества. С ним уже согласились специалисты по современным коралловым рифам. Значит, теория работает?

Не будем спешить. Достаточно взглянуть на ту же черневую тайгу, чтобы увидеть, что она живет по иным законам. Не случайно российский ботаник Владимир Сукачев более восьми десятилетий назад ввел понятие «эдификатор», что на латыни означает «строитель». Действительно, эдификаторы строят все сообщество. Уберем, например, из черневой тайги пихту – полог разомкнется, солнечный свет обрушится на нижние растительные ярусы, где до поры до времени затаились тенелюбивые виды. Одни вымрут; другие, более пластичные, изменятся, превратятся в новые виды; третьи найдут убежище в иных сообществах. Но сама черневая тайга как целостное сообщество исчезнет.

Черневой лес приютил около 60 реликтовых видов: некоторые из них существуют миллионы лет.

Может быть, дождевой тропический лес еще молод и не сложился в настоящее сообщество, отсюда и «безразличие»?

Профессор кафедры ботаники Алтайского государственного университета Марина Силантьева, согласившаяся стать нашим гидом по алтайской тайге, рассказывает: «Черневой лес приютил около 60 реликтовых видов. Некоторые из них существуют миллионы лет и принадлежат к разным сообществам, ведущим свою историю как от Бореального так и от Древнесредиземноморского подцарств растительного мира. Копытень европейский и бруннера сибирская, а также липа сибирская, например, – реликты широколиственных лесов; карагана кустарниковая – пришла, возможно, из сообществ средиземноморского типа. Так миллионы лет под защитой и воздействием Алтайских гор складывалась чернь, другие экосистемы этого региона».

Получается, что истинным сообществам, чтобы стать таковыми, действительно нужны миллионы лет. А известная формула нелюбви – «незаменимых людей не бывает» – неверна не только в приложении к обществу людей, но и к сообществу растений. Так что и солдаты – в прямом и переносном смысле – нужны разные.

За запахом тайги. Ароматами леса и поля Алтай славился еще в скифские времена: на становищах пахло коноплей, зизифорой. Сегодня алтайские травы и вовсе стали своего рода брендом: их заготавливают для самых разных напитков и ароматизаторов. Бадан, курильский чай, белоголовник (лабазник), родиола розовая известны во всем мире. Вот и мы, чтобы увидеть алтайское разнотравье, вдоль русла реки Пыжи лезем в горы.

Сначала на неунывающем советском УАЗике (машину любезно предоставило Министерство туризма и предпринимательства Республики Алтай, за что мы выражаем свою искреннюю признательность), затем на своих двоих, наконец практически на четвереньках. Виной тому не крутизна склона, а усталость: после трех часов блужданий по хвойному частоколу искомый склон, ведущий к альпийскому многоцветью, так и не найден. Травы опять сбежали.

«Теперь я понимаю, почему мой прапрадедушка и вся наполеоновская рать были обречены», – подводит итог путешествию Клод Фромажо.

На следующий день повторяем попытку. Главное – пробиться сквозь черневую тайгу, а дальше путь на гребень хребта Алтынту укажут флюгерные кедры: у них все ветви смотрят в сторону озерной котловины, лежащей на высоте 434 метра, куда дуют местные ветры, а мы карабкаемся в противоположном направлении.

Кедры сменяют пихту примерно на девятой сотне метров над уровнем моря: дышать и идти становится легче. С валунов нас внимательно рассматривают бурундуки, стерегущие каждый свой участок из нескольких деревьев: хоть год и урожайный, шишек никогда много не бывает. На полуторатысячной отметке деревья начинают услужливо расступаться, позволяя полюбоваться долгожданным разнотравьем.

Обширные естественные клумбы алтайских медоносов расходятся цветными кругами: оранжевые купальницы опоясывают ярко-синий водосбор, он окружает малиновый бадан, а тот – золотистые зонтики володушки и белые плюмажи чемерицы. На эту супрематическую картину накладываются розовые пятна лилий кудреватых и маральего корня. Другой луг – полотно импрессиониста: бледно-розовые шапочки зизифоры, темно-розовые колоски орхидеи пальчатокоренника и сиреневые метелки аконита алтайского.

Дорога вниз. Обратный путь, под гору, дается легче: мошка остается наверху, а прохладные ручьи восполняют потерю влаги. Их здесь много: в Телецкое озеро впадает, вернее, ниспадает шумными водопадами 103 ручья и речки, а вытекает из него одна-единственная Бия.

На прощанье озеро показывает себя во всем разнообразии: то репетирует свое океанское будущее, перекатывая через «Казанку» почти трехметровые волны, то погружается в туманное прошлое, где тайга выглядит амазонской сельвой. Преодолев 78-километровое зеркало, мы пересаживаемся на колесный транспорт, за стеклами стремительно меняются алтайские пейзажи. Рельеф разглаживается, наполняется свистом перепелок и перекрашивается в желто-зеленую гамму культурных полей с розовыми кустами лаватеры по обочинам.

А затем Алтайский край являет еще одно чудо – убегающие широкими полосами на юго-запад ленточные боры, будто выстроенные из желто-красных сосновых колонн одинаковой высоты.

Никто точно не знает, как именно образовались эти естественные лесополосы: может быть, они следуют руслам древних рек? Сосна вся как на подбор – кондовая. Слово это происходит от имени западносибирской реки Конды. И означает оно «стройный», а совсем не «неотесанный», или «туповатый», как его обычно понимают сейчас. Все меняется…