В прославленные английской литературой времена королевы Виктории жизнь была чётко регламентирована правилами. Иногда неписаные установки исполнялись жёстче, чем законы, принятые парламентом. Но кое-кому их всё-таки разрешалось нарушать…

[]

Королева Виктория и принц Альберт открывают Всемирную выставку в Лондоне. 1851 г.

200 лет назад, 24 мая 1819 г., у матери-немки и отца-англичанина, впрочем, весьма сомнительного, поскольку он в значительной степени был всё-таки немцем, родилась дочь. Ей предстояло стать англичанкой. И не просто англичанкой, а символом всего того, что обозначают понятием «Старая добрая Англия».

Назвали её Викторией, и слава богу, потому что могли бы назвать, например, Маргарет. И тогда бы эпоху правления этой королевы, а заодно и «типично английский» уклад жизни, обозначали бы термином «маргаретианство», что не лезет ни в какие ворота.  Викторианство  всё-таки благозвучнее, не надо ломать язык.

Ломать приходилось голову. Во всяком случае, именно об этом рассказывали все путешественники, которым доводилось побывать в той самой викторианской Англии. Почему-то считается, что викторианские правила поведения состоят из одних запретов и ограничений. Причём удивительно бестолковых и не поддающихся рационализации. Но затвердить их полагалось как «Отче наш». Потому что не дай бог где-то что-то нарушишь. Всё, ты уже персона нон грата. В приличном обществе с тобой говорят через губу, если вообще говорят. И это не шуточки, это пахнет чуть ли не гражданской смертью.

В реальности викторианство было не таким уж страшным. Для некоторых, наверное, оно вообще могло бы считаться идеальным устройством общества, поскольку регламентации там подлежало всё, а потом — и всё остальное тоже. Например, клерк должен был выглядеть как клерк, говорить, ходить и питаться, как клерк, даже умываться — как клерк. Вот тогда он мог считаться образцом для подражания. То же самое касалось рабочих, военных и аристократов. Это было в порядке вещей и воспринималось как данность. Отступление от правил воспринималось как предательство своего класса и тяжело переживалось. Вот что говорит один из героев повести Клайва Стейплза Льюиса «Племянник чародея» из цикла «Хроники Нарнии»: «Вы меня вынудили заказать для вас до неприличия дорогие блюда, мне пришлось заложить часы (а, разрешите заметить, наша семья не привыкла к ломбардам — кроме кузена Эдварда, но он гвардеец). Пока мы ели эти кошмарные… гм… яства, — мне еще и сейчас худо — ваши манеры и ваши речи привлекали недолжное внимание. Вы просто опозорили меня! Теперь мне будет стыдно показаться в ресторане».

Заказывать дорогие блюда — это прерогатива высших классов. Хождение по ломбардам — удел низших, но для гвардейцев делается исключение, им можно. Дяде Эндрю, представителю среднего класса, категорически нельзя: его неправильно поймут.

Неподготовленный русский путешественник автоматически нарушал множество неписаных викторианских правил. И совершал в глазах англичан головокружительные кульбиты, временами возносясь до высших аристократических кругов, временами падая ниже подённых рабочих.

Причём с самого утра. Русский, проснувшись в Лондоне, с высокой долей вероятности был бы удивлён отсутствием умывальника типа «рукомойник», всем известного устройства с клапаном-пипкой. Вместо этого ему подавали кувшин и тазик: давай, плескайся в непроточной воде. Кстати, согласно неписаным правилам, после умывания в тазик полагалось от души плюнуть. На всякий случай, чтобы исключить повторное использование водички. Желание умыться по-человечески трактовалось бы так: «О, это, наверное, аристократ. У нас такие умывальники предназначены только для высших классов!»

В Викторианскую эпоху время обеда было сложным семейным делом, когда армия слуг обычно готовила и подавала еду в домах высших классов.

Предположим, сразу после умывания наш герой закуривал. Опять-таки с высокой долей вероятности — традиционную русскую папиросу, которые бытовали у нас как минимум с 1844 года. Папиросу, набитую лучшим турецким табаком. И это действие воспринималось как моментальное низвержение недавнего «аристократа» в самую гущу низкосортного плебейства.

Нет-нет, в самом курении нет ничего особенного. Но вот папироса… Аристократу полагалось курить исключительно сигары. Известно же, что супруг королевы Виктории, принц-консорт Альберт, курит именно сигары. Для среднего класса — пенковая или вересковая трубка. Для квалифицированных рабочих — тоже трубка, но глиняная. А вот табак в скрученной бумажке — это для подёнщиков или богемы, то есть для откровенно презираемой сволочи.

Классовый контраст в женском наряде 1870-х годов. Лондон.

Привычная и естественная для каждого русского человека того времени остановка извозчика с целью переместиться из пункта А в пункт Б автоматически переносила его если не обратно на аристократические высоты, то как минимум в категорию «высшего среднего класса». Явная беднота ходила пешком, остальные ездили в метро или на омнибусах.

Зарулив в какое-нибудь заведение с целью пообедать, русский обязательно озаботился бы стопочкой чего-нибудь крепкого для возбуждения аппетита. Желательно — водки. Что? Нет водки? А что есть похожее: прозрачное, и чтоб горело? Джин? Валяй, неси свой джин. Да не этот напёрсток, а нормальный стакан.

Тут русский снова валился в тартарары. Потому что джин — это для самых низменных натур. Истинный англичанин за пристрастие к джину запросто мог бы поплатиться состоянием. Как это произошло с Джеймсом Кроули из романа Уильяма Теккерея «Ярмарка тщеславия». Кроули перестаёт считаться претендентом на наследство своей богатой родственницы именно из-за джина: «Если бы Джеймс выпил дюжину бутылок кларета, старая дева могла бы ему простить. Мистер Фоке и мистер Шеридан пили кларет. Джентльмены вообще пьют кларет. Но восемнадцать стаканов джина, выпитых с боксерами в гнусном кабаке, — это было отвратительное преступление, которое не так-то легко простить…»

Карикатура выражает викторианскую дилемму: женщинам часто приходилось слегка приподнимать юбки, если они не хотели протащить их через лужу или грязь, но многие мужчины находили, что приоткрытые лодыжки — это слегка щекотливо.

Такие вот качели могли бы сподвигнуть нашего условного русского к полному принятию английских правил игры, чтобы влиться наконец в регламентированное викторианское общество. Но делать этого не стоило ни в коем случае. Александр Герцен, живший в Лондоне, писал об этом так: «Если приезжий удержит свой костюм, свою причёску, свою шляпу, англичанин шпыняет над ним, но мало-помалу привыкает в нём видеть самобытное лицо. Если же испуганный иностранец начинает подлаживаться под его манеры, он не уважает его и снисходительно трактует с высоты своей британской надменности».

http://www.aif.ru/society/history/ispolnyat_nelzya_narushit_viktorianskie_pravila_staroy_dobroy_anglii