 В
древности слову приписывали сакральное значение. В нашем перенасыщенном
вербальной коммуникацией мире очень легко наговорить лишнего или,
наоборот, не заметить главного, считает Мария КРУПНОВА
Одной из
самых пугающих фраз моего детства была «Слово не воробей, вылетит — не
поймаешь». Я до сих пор ловлю себя на мысли, что хотела бы говорить
меньше, да лучше. Выверять длину и содержание фразы семь раз гораздо
нужнее и важнее, чем метраж ткани в портновском деле.
[]
Есть
замечательный тест Николая Типатова про слова и на словах же основанный
(его вариацию ELLE публиковал в сентябрьском номере в рубрике «Душа
нараспашку»). Человека просят написать сначала шестнадцать
слов-ассоциаций, которые немедленно приходят в голову. Затем каждые два
слова объединяются словом-ассоциацией, и так до конца, пока на листе
бумаги не останется одно-единственное слово. Первый ряд слов
характеризует детство человека, второй — его юность, третий — зрелость,
четвертый — будущее, а последний пятый — настоящее. В одно слово можно
уместить всю жизнь. Упаковать, как в вакуум. Чернила высохли, губы
сомкнулись — диагноз поставлен. У моего друга на бумаге осталось слово
«кастрюля» — в тот момент он как раз начинал бизнес по дистрибуции
посуды.
Пусть говорят
Если
учитывать, что мысли материальны, то наши слова — это какая-то
гиперреальность, сгустки материи, которые оседают на бумаге, попадают в
ушные раковины и отпечатываются на сетчатке. Наверное, поэтому бывает
так больно всего от одного-единственного «уходи» или «ненавижу».
«Как
ты?» — «Плохо». В ответе заключена маленькая горестная вселенная,
чьи-то несбывшиеся мечты и обманутые надежды, поражения и утраты. «Как
ты?» — «Отлично!» В этом слове солнечный день, улыбки близких и, скорее
всего, взаимная любовь. А в ответе «нормально» концентрируется покой
серых будней, равнодушное полусчастье.
Помню, как в поисках
реальных речевых ситуаций я отправилась в центральную московскую
кофейню, заказала два кофе сразу и начала слушать, что говорят непохожие
люди.
Удивительно, но мне даже не пришлось напрягать слух.
Соседки справа громко обсуждали историю своей подруги, которая
встречается с женатым мужчиной. Девушке было восемнадцать, мужчине, как
водится, сорок два, и она — о боги! — не собиралась уводить его из
семьи.
Слева наискосок барную стойку оккупировали дети трех
возрастов, играя с водруженным на стойку букетом. Самая маленькая, лет
пяти с небольшим, преданно заглядывала в глаза огромному бармену: «А у
тебя печенка не болит?» Ох, ведь наверняка болит!
Прямо передо
мной иностранная пара среднего возраста мучилась за необъятных размеров
столом: приходилось перекрикивать назойливую лаунж-музыку. Они обсуждали
бизнес-проект. Три истории, три разговора, три речевые модели. Дети
были самыми откровенными. Подруги-сплетницы — самыми эмоциональными,
иностранцы — детальными. И никто не шептал. Слов, громко заполняющих
общее пространство кофейни, не боялись. У каждого был лишь свой набор,
свои приправы в виде тембра, интонаций, пауз — как список ингредиентов к
обеду.
Елена Васильевна Проскурякова, доцент кафедры сценической
речи ГИТИСа и педагог по сценической речи в Школе Драмы Германа
Сидакова, характеризуя речь человека, ссылается на Чехова. Давным-давно
драматург писал: «Послушайте, как неубежденно говорят люди убедительные
слова. Слово человека имеет смысл, звук. Слушайте смысл, и вы не узнаете
человека. Слушайте звук, и вы узнаете человека». Проскурякова называет
речь визитной карточкой, позволяющей составить общее впечатление о
человеке. К признакам богатой, красивой, правильной речи относятся
окраска тембра, громкость, скорость и плавность течения речи, чистота
артикуляции, диапазон голоса, владение нормами литературного
произношения. Так, например, тембр голоса может сказать о человеке очень
многое. Как правило, низкий тон говорит о расслабленности, покое,
достоинстве. Оживленная, бойкая манера говорить свидетельствует об
импульсивности, уверенности. Заметные колебания скорости речи
обнаруживают недостаток уравновешенности, неуверенность, легкую
возбудимость. Сильные изменения в громкости свидетельствуют об
эмоциональности и волнении собеседника.
Еще одно интересное
наблюдение Проскуряковой: ясное и четкое произношение слов указывает на
внутреннюю дисциплину, потребность в ясности и… на недостаток живости.
Личный багаж
Представьте,
что все слова, произнесенные за день в большом городе, кружатся ночами
по улицам, паря над высотками и оседая на мостовую. Города болтливы
по-разному. Нью-Йорк с рождения знает десятки наречий, которые звучат в
нем громко и концентрированно. А вот Рейкьявик тих и спокоен. Да и
внутри карты города слова звучат по-разному. В районе московского
бизнес-центра Сити лексика преимущественно деловая, в то время как
Патриаршие пруды дышат романтикой разговорного стиля.
Словарный
запас и сопутствующие речевые характеристики — это тот жизненный опыт,
который крепится за плечами каждого, котомка мудрости, которую открываем
и наполняем заново каждый день, иногда проводя в ней ревизию. Ведь наша
речь меняется. Этого нельзя не заметить. Как только мы покидаем одну
социальную группу, просто меняем работу или переезжаем в новый район,
лексикон обогащается или мельчает. Смешно, но трое из пяти моих друзей,
услышав произнесенное мной «пигалица» в чей-то адрес, спросили, что это.
В основном богатство речи определяется тем, сколько языковых единиц —
слов — находится в обиходе говорящего. Эллочка Щукина из «Двенадцати
стульев» довольствовалась тремя десятками междометий. Скорее всего, ее
беседа с Далем, в чьем словаре под 80 тысяч единиц, была бы попросту
невозможна.
Вспомните потрясающий фильм «Любовь и голуби», где
наложение «Ешкин кот» и «Людк, а Людк?» на псевдоинтеллигентную речь
Раисы Захаровны дает эффект бомбы. Комедия Меньшова отчасти и
превратилась в мощный антидепрессант из-за смешения стилей речи. Раиса
Захаровна запрещала Василию ругаться, вот он и сбежал обратно, туда, где
можно, — домой.
Мы подвержены влиянию друзей и близких,
перенимаем их словесные привычки. Я знаю семью, в которой до смешного
одинаков набор общеупотребительных фраз. Попадая к ним в гости, я через
несколько часов начинаю разговаривать по той же схеме. «Стол закрыт» (в
смысле стол накрыт) — это заразительно.
Реально ли воспитать в
себе мастера красноречия? Конечно да. Проскурякова считает, что можно не
только посещать курсы речевого мастерства и риторики, но и учиться
самому: например, слушать записи талантливых артистов. Елена Васильевна
уверена, что воспитывать голос и речь в отрыве от слуха нельзя.
Соглашусь: у меня есть знакомая Даша, у которой прекрасный словарный
запас, но огромные проблемы с интонациями: больше десяти минут подряд ее
невозможно слушать — начинает болеть голова. Кстати, эталонами звучания
Проскурякова считает голоса Людмилы Максаковой, Веры Васильевой, Юрия
Яковлева, Владимира Зельдина и Аллы Демидовой.
Жизнь других
Классе
в восьмом я прочитала примерно следующее: сколько языков знаешь,
столько жизней проживешь. Меня так взбудоражила эта фраза, что я в
буквальном смысле засыпала над чужеземными грамматиками. Так вот, жизни в
испанском, французском или белорусском совершенно разные. Испанский
отражает постоянную сиесту, гул баров и кафе Барселоны, визг моря и
шумную толпу, для которой зачастую жизнь — это фланирование по улицам
между интересной работой и отдыхом на муниципальном пляже. Франция
сложнее: тут вам и давление многовекового опыта первой столицы мод и
гастрономии, смесь фламандской серьезности и прованской легкости,
отягощение парáми лучших вин мира, стук корзинки о велосипедный багажник
и суетливый Париж с его флагманскими универмагами. Белорусский — легкое
дыхание маленькой страны с множеством озер, нестабильной экономической
ситуацией и гнетом тирании, в которой свободу слова, как известно,
презирают и всячески ограничивают.
Особенно ярко языковые
различия проявляются, когда ты путешествуешь и говоришь в стране на ее
наречии. Сначала тяжело, страшно и странно, потом барьер взят и
напряжение медленно отпускает. Мозг начинает работать совершенно
по-другому уже через пару недель — если вы, конечно, действительно
разговариваете.
Некоторые языки так отличаются от языков других
народов, что достаточно одного слова, чтобы определить, где свои, а где
чужие. Известно, что сразу после освобождения Нидерландов в 1945 году
местное население опознавало переодетых немецких солдат, предлагая им
произнести название Гааги.
Вьетнамский язык, в котором у каждой
гласной шесть тонов, практически недоступен тем, кто лишен музыкального
слуха, — его учат по нотам. Туристы с разговорниками требуют в
ресторанах «фо» — падшую женщину вместо «фо» — супа. Вьетнамцы привыкли.
«Словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести» — вот где самая настоящая дипломатия.
И
точно: иногда с помощью словесной конструкции можно предотвратить
вооруженный конфликт. А можно завладеть вниманием миллионной толпы. Хотя
в последнем случае к богатой речи добавляются всевозможные
психологические инструменты влияния.
Нейролингвистика
Весь
третий курс я просидела в Ленинской библиотеке, осваивая техники
нейролингвистического программирования (НЛП, специфическая технология
копирования чужого опыта) к своей весьма непростой курсовой. В
библиотеке было холодно, ее продувало ветрами, в большом зале, куда меня
приписали, стоял огромный бюст Ленина. На зеленом столе с зелеными же
лампами, как из кинофильмов про вождя революции, громоздились стопки
фолиантов разной степени свежести. Я разнимала спрессованные страницы,
перечитывала абзацы по три раза и стреляла глазами по залу. В библиотеке
сидели сухонькие старушки, прячущие запрещенные к проносу бутерброды
под шарфики, всклокоченные седые мужчины, готовые объяснить принцип
действия синхрофазотрона прямо у читательской стойки. Оказалось, что с
ними можно найти общий язык — нужно было всего лишь разгадать их коды
общения. Для старушек — «благодарю Вас», «позвольте». Для седых
профессоров — «да, я знакома с некоторыми трудами по квантовой
механике». Плюс соответствующее выражение лица и жесты.
Основываясь
на языковых паттернах и сигналах тела, практикующие
нейролингвистическое программирование считают, что наша реальность
определяет убеждения, восприятие и поведение, и, следовательно, все это
можно менять, используя особый язык. Милтон Эриксон, один из основателей
НЛП, придумал специальное речевое воздействие, своего рода заклинание. В
принципе, если вы хотите заставить окружающих что-то делать или
наоборот, не делать, можете изучать НЛП-техники и начинать тренировать
голос.
Словом...
Мне кажется, что сегодня даже возраст
нужно определять не по внешним данным (тем более что современная
косметология все равно не выдаст вам своих адептов), а по речи
говорящего. Восемнадцатилетний юнец может вещать, как умудренный опытом
старец, а зрелый мужчина в строгом костюме спровоцировать у собеседников
улыбки своими ребяческими шутками. И все же одно слово — «в натуре» или
«реально» — подскажет, рос человек в 1990-е, когда «Сникерс» был
деликатесом, или в 2000-е, когда шоколадный батончик стал обычным
школьным перекусом. «Чмавки», «лавки», «обнимашки», «печальки» и
«лайкать» — примета нашего сурового времени. Интересно, что напишут
лингвисты и филологи лет через 50, анализируя сегодняшнюю жизнь по
нашему словарю? По статистике ребенок начинает говорить в полтора года
(девочки раньше, мальчики позже). С этого момента начинается совсем
другая жизнь. Открытая, сильная, та, где можно выразить желания и
предъявить требования (удивительно, но большинство детей сначала говорит
«дай», а не «мама» и «папа»). Но также нужно уважать чужие желания и
нести за сказанное ответственность. Одновременно же из жизни исчезает
определенная загадка. Оттого ли так невыносимо притягательно смотреть
старые фильмы, что в них можно додумывать, изобретать, догадываться: что
бы сказали герои или что бы на их месте сказал ты?
Наша речь — наше богатство. Буквари не врут, в словах скрыта большая
сила.
Никогда не задумывались над эффектом невзначай высказанного
комплимента? Внутренности не сжимались от вырвавшихся в сердцах
ругательств? Меня смешит выражение «сейчас много говорят о…», потому что
сейчас в принципе много говорят. Обо всем. Наша цивилизация слишком
болтлива. При этом в ней мало действительно хороших ораторов. Елена
Проскурякова рассказала мне, что как-то она смотрела фильм о первой
волне отечественных эмигрантов и была потрясена красотой русской речи,
которую они смогли сохранить. «Сегодня в России эти интонационная
гибкость, подвижность, мелодичность уже потеряны. На смену им пришли
иные ритмы».
Я люблю слово «обусловленный» — предопределенный. В
нем целый космос, ибо в слове причина всего. Помните, как начинается
первая строка Евангелия от Иоанна в Новом Завете? «В начале было слово».
В общем-то, словом все и закончится. И очень хочется, чтобы словом
хорошим.
Источник: http://digest.subscribe.ru/
|
