Слово «стиляга» появилось в 1948 году в советском журнале «Крокодил» вместе с одноименным фельетоном некоего Беляева. Применяли его не к тем, кто стильно одевается, а к тем, кто отваживался танцевать «стилем», в отличие от разрешенных вальса, польки, падеграса или падепатинера.

[]

Даже популярные в предвоенные годы фокстрот и танго в послевоенный период стали нежелательными. В 1954 году, инспектируя работу парков и клубов Куйбышева, горком КПСС отмечал, что нужно «больше популяризировать русские бальные ганцы», так как «слишком много в течение вечера дается фокстрота и танго».

Музыка на ребрах

Обычно те, кто отваживался на виду у всех танцевать «стилем», и одевались необычно. Полный набор стиляги включал в себя костюм из модного тогда жатого трико в комплекте с шелковой полосатой сорочкой, а к ним галстук с обезьяной на пальме или с девицей в рюмке. Облик дополнял «кок» - высоко зачесанные волосы над лбом. Джаз был обязательным дополнением. Очевидец той эпохи вспоминает: «Запомнился текст к карикатуре: стиляга обращается к продавцу магазина грампластинок: «Я вас просил буги-вуги, а вы дали фуги Баха!» Для стиляг джаз был фоном жизни, под который можно было танцевать. Клоун в цирке распевал куплет:
 

Тогда же родилась и крылатая фраза про стиляг: «Сегодня он танцует джаз, а завтра Родину продаст».
Магнитофонов в 195СРЄ годы не было, только-только начали появляться проигрыватели с синхронными двигателями (диск нужно было предварительно раскручивать пальцем, а тонарм давил на иглу массой не 1,5, а 150 граммов!). Именно от стиляг пошла традиция подпольно производить звукозапись. Бот что пишет московский битл-летописец А. Ткачев: «[Стиляга] вынул из нотной 'папки гибкую квадратную пластинку. Никакие меломаны, кроме как в этой стране, не могут похвастать подобными экземплярами - музыкой «на костях». Такие пластинки нарезались на рентгеновских снимках где-нибудь на юге, в студиях типа «звуковое письмо», работники которых подхалтуривали на свой страх и риск. Качество ужасное, с десятикратной перезаписи, на грани слышимости, но стоили дороже настоящих».

По данному поводу газета

«Волжская Коммуна» отмечала: «... В отделе культтоваров (Куйбышевского универмага) среди публики шныряют нахальные молодцы с тоненькими усиками и предлагают вполголоса:
- Стилем не интересуетесь? Сногсшибательный американский рок - «Выстрел из гроба»!..
Эго торговцы музыкальной пошлостью! Они записывают на использованную рентгеновскую пленку всякую танцевальную дичь, доносящуюся из-за рубежа, а потом делают на этом свой «бизнес». И надо сказать, что эти «бизнесмены» пропагандируют свой товар куда более энергично, чем продавцы из отдела культтоваров». Музыка в жизни стиляг играла исключительную роль. Как утверждает А. Кассоф, социолог Принстонского университета, стиляга был «готов отдать свою правую руку за модную граммофонную пластинку».
На совещании работников искусства в Куйбышеве 24 июня 1958 года в высказывании композитора Фэре прослеживается явная озабоченность состоянием современной музыки: «У нас еще слабо осуществляется контроль над музыкой, звучащей в клубах, кино и других общественных местах. А чего стоит пытка пошлейшими пластинками в домах отдыха, санаториях, целиком отданных на откуп культурникам. А сколько у нас нарушителей общественной тишины, с которыми не ведется борьбы, выставляющих в окнах своих квартир ревущие на всю улицу радиолы. Плохо обстоит дело с продажей долгоиграющих пластинок. Чувствуется, что пластинки с серьезной музыкой директора магазинов рассматривают как принудительный ассортимент. Их мало, и их ассортимент не пополняется годами. Отдавая должное легкой танцевальной музыке, мы не можем мириться с нередко наблюдаемым среди нашей молодежи равнодушием к серьезной, оперной, симфонической музыке».
Кроме того, как видно из Постановления ЦК КПСС от 26 июня 1958 года «О крупных недостатках в репертуаре и распространении граммофонных пластинок», партия была обеспокоена, что «значительную часть выпускаемых в стране пластинок составляют записи слабых в художественном отношении музыкальных сочинений, а нередко и проникнутых чуждыми настроениями». Куйбышевский горком КПСС в конце 1959 года отмечал по этому поводу: «Крайне неудовлетворительно ведется торгующими организациями продажа грампластинок. В магазинах преобладают фокстроты, танго, румбы и самбы. Много так называемых «лирических» песенок, среди которых очень мало настоящей музыки». «Настоящая» музыка - это песни народов СССР, революционные песни, симфоническая музыка советских композиторов, остальная подвергалась партийной «анафеме» и считалась наполненной «чуждыми настроениями».
Но борьба против стиляг только начиналась.

Бей стиляг!

Можно сказать, что 1960-е годы начались с проблем моды. «Обезьяний галстук казался синонимом XX съезда, а башмаки на рифленой микропорке соответствовали принципам раскрепощения личности. Монумент, изображающий юношу с пышным коком, в брюках дудочках и канареечных носках, мог бы вместе с зэком в ватнике представлять эпоху реабилитации».
Реакция простых обывателей советской системы на стиляг была разной, но чаще негативной. Например, в апреле 1957 года группа молодых людей из Львова обратилась к Председателю Президиума Верховного Совета СССР К.Е. Ворошилову: «Непонимание и неправильное толкование слова «стиляга» и не совсем правильная борьба со «стиляжничеством» привели к весьма печальным и отрицательным результатам. Этим пользуются хулиганы, которых действительно надо было бы назвать «стилягами», они начали травлю людей, которые выделялись своей одеждой. Эта «борьба» и привела к возмутительнейшему фактору произвола и разнузданности хулиганов, при попустительстве органов милиции который был совершен в воскресенье 31 марта с.г. между 9-ю и 10-ю часами вечера в центре города перед зданием оперного театра.
Мы, компанией из 4-х человек (2-х девушек и 2-х юношей) в воскресенье вечером возвращались домой после прогулки. На центральной улице нашего города -Первомайской, неизвестный нам человек пытался нас сфотографировать. По всей вероятности, его привлекла спортивная одежда одной из девушек: на ней были брюки и спортивная курточка. Мы подошли к нему и спросили, почему он нас фотографирует. Он ответил, что ему это так нравится. И далее он продолжал, забегая вперед нас, фотографировать. Его странное поведение стало собирать любопытных. Вокруг нас стал собираться народ, все время привлекаемый «фотокорреспондентом». Скоплением народа воспользовались хулиганы, которые начали кричать «стиляги, стиляги! Стиляг фотографируют!» «бей стиляг»! Эти выкрики все больше собирали толпу, и когда мы дошли до оперного театра, толпа запрудила всю улицу».
16-летний школьник из Сочи писал в журнал «Юность»: «Я презираю стиляг, ибо это, в большинстве своем, пустые и легкомысленные люди... самолюбивые и тщеславные люди, которые за неимением других средств выделиться, таких, как наличие глубокого ума, целеустремленность, веселый характер и пр., нашли выход в одежде».
Популярный актер Евгений Стеблов вспоминал, как в начале 1950-х издевались над девочкой его одноклассники: «После уроков поджидали ее на улице всем классом, и, как появилась, обступили плотной толпой. Она недогадливо улыбнулась растерянными глазами. В ответ молчание, тишина. Вдруг кто-то срывается в выкрик: «Стиляга!» «Стиляга!» - с энтузиазмом подхватывает толпа. Я из толпы поначалу не понял, в чем дело, но вот уже сорвали с нее берет и перекидывали, словно мячик, когда она тщетно пыталась поймать его, затем не выдержала - побежала. Толпа вроссыпь с криком за ней: «Стиляга!» «Стиляга!»... Ее гнали до самого дома. Она заплакала лишь у подъезда... Тогда, помешкав, сжалились, вернули затоптанный новый берет, но предупредили - не напяливать на себя больше иностранные вещи».
Молодой человек из Новосибирска написал в «Комсомольскую правду» возмущенное письмо, протестуя против преследований, вызванных его индивидуальной манерой одеваться: его узкие черные брюки (шириной, подчеркнул он в письме, 25 см), бросавшиеся в глаза соученикам по сельскохозяйственному институту, повлекли за собой комсомольское собрание и угрозу исключения. «Стиляг в нашем обществе справедливо презирают, - писал он в «КП». - Я понимаю: стиляга - это тот, у кого мелкая, серая душонка. Это человек, для которого предел мечты - платье с заграничным клеймом и веселая танцулька под низкопробный джаз. Но разве можно человека, у которого есть цель в жизни, который стремится учиться и который одевается недорого, но красиво, по моде, называть стилягой?.. Неужели я «стиляга», и со мной надо вести борьбу?». Другие называли стиляг и «бизнесменами»-спекулянтами, и «местными чужеземцами», которых нужно «в судебном порядке на несколько лет привлекать на самые трудные физические работы вне крупных городов страны».
Пожалуй, чаще всего конфликты из-за стиля были связаны с так называемыми рейдами дружинников. Конечно, мишенью дружинников были не только стиляги; эти добровольческие отряды (комсомольские патрули, народные дружины, бригады содействия милиции - «бригадмилы») бдительно высматривали «нарушителей общественного порядка» всех мастей. На практике понятие «порядка», равно как и его «нарушителей», оказывалось в высшей степени размытым и изменчивым: дружинники сами решали, кого считать «стилягой», «хулиганом», «дармоедом» или «тунеядцем». Тех, к кому приклеивались эти ярлыки, ждали разнообразные наказания. «Хулиганство» и «тунеядство» были запрещены законом и наказывались сурово, вплоть до лишения свободы. Стиляжничество же в Уголовном кодексе не значилось и рассматривалось скорее как «антиобщественно проявление в быту».

Чуваки на хатах

В начале 1960-х часть советской молодежи осваивала Америку, не пересекая государственную границу. «В те времена, о которых идет речь, две пуговки на концах воротничка и желательно еще одна сзади, на шее, значили очень много. Эти пуговички, обязательно перламутровые, обязательно с вдавленной серединой и обязательно с четырьмя дырочками в своей неопределенности мечты о прекрасной стране моста Голден-Гейт в Сан-Франциско и Эмпайер-Стейт билдинга, Дэйва Брубека и Майлса Дэвиса, Фрэнка Синатры и Эллы Фицджеральд, автомобиля «Студебекер» и жевательной резинки «Риглиз».
«Чуваки» и «чувихи», как себя называли эти молодые люди, собирались на так называемых «хатах». «Хата», то есть отдельная квартира, на какое-то время оставленная «предками» (родителями), уехавшими в отпуск, или на дачу, или просто отлучившимися в гости или театр, моментально использовалась друзьями «потомка».
Там играла самая модная музыка - американские джазовые, а позже и рок-н-ролльные пластинки, магнитофонные записи или музыкальные радиопрограммы «Голоса Америки» или Би-би-си по радиоприемнику.
Чуваки были одеты в заграничные «шмотки», а главное, имели доступ к источникам их доставания. Знакомство с фарцовщиками высоко ценилось. С. Г. Кара-Мурза отмечал, что стиляги «возникли в самом зажиточном слое, что позволило объявить их просто исчадием номенклатурной касты. А речь шла о симптоме грядущего массового социального явления. Никак не ответив на жизненные, хотя и неосознанные потребности целых поколений молодежи, родившейся и воспитанной в условиях крупного города, советский строй буквально создавал своего могильщика - массы обездоленных».
Важно помнить, что советские средства массовой информации продолжали изображать молодежь, интересующуюся западными культурой и образом жизни, как чуждую и враждебную элитарную группу даже тогда, когда западная мода уже давно перешагнула рамки советской элиты и распространилась на широкие круги населения. Мишенью такой антиэлитарной риторики часто становились студенты, поэтому образы стиляги, представителя «золотой молодежи», и студента накладывались друг на друга и перекрывались.
Настоящий танец, пришедший к нам с Запада, был рок-н-ролл. Как и все заграничное, он опоздал на несколько лет. Его появлению способствовали фестиваль 1957 года, хрущевская «оттепель», недолгий информационный прорыв. Алексей Козлов вспоминал: «Фестиваль сыграл громадную роль в перемене взглядов советских людей на моду, манеру поведения, образ жизни. До него страна жила по инерции в некоем оцепенении и страхе, несмотря на то, что Сталин
как бы ушел в прошлое. Косность и враждебность советского общества по отношению ко всему новому, особенно западному, - это не один лишь результат советской пропаганды. Я на своем опыте убедился в том, что и без всякой агитации российской массе свойственна нетерпимость ко всему чужому, а также нежелание узнать получше и разобраться: а вдруг понравится?».
Особенностью новых танцев эры свинга стало наличие акробатических приемов, сложных, заранее заготовленных па, требующих от партнеров хорошей физической подготовки, а главное - слаженности. Случайные партнеры в таких танцах были почти невозможны. Собственно говоря, рок-н-ролл -это по технике и есть смесь таких танцев, как «буги-вуги», «джиттег-баг» и «линди хоп».
Из-за сложности исполнения эти танцы не стали массовыми и перешли в сферу профессиональных эстрадных исполнителей. Народ ждал чего-то попроще. Этим «попроще» стал «твист» - новый танец, придуманный Чабби Чеккером. Примечательно, что твист не вызвал в СССР такого идеологического отпора, как предыдущие «буржуазные» танцы. Более того, он прекрасно прижился, став тайцем простых людей и основой для советских популярных эстрадных песен.
Говоря о стилягах, как о явлении, социолог Л. Г. Ионин отмечает: «Конечно, теперь нам кажутся смешными их клоунские одежды и нарочитый нонконформизм. Но их роль, можно сказать, была ролью декабристов своего времени: декабристы, говорил вождь пролетариата, разбудили Герцена, Герцен разбудил кого-то еще, и дело дошло до Октябрьской революции. Так и стиляги: они начали будить общество... Их стиль был вызовом советской серости, а вместе с тем - всей советской жизни и идеологии. Стиляг можно назвать первыми диссидентами... Их стиль – это попытка революции «снизу», причем попытка не политической революции, а революции стиля».
Стиляги самим фактом своего существования шли наперекор советскому стандарту. С детства им навязывали ценности коллективизма - а они говорили о свободе индивидуальности. Им твердил, что духовное выше материального, а они могли потратить полжизни в погоне за модной тряпкой. Им внушали, что все заграничное плохо, - они же с восхищением смотрели на Запад и жадно впитывали доступные образцы западного образа жизни; музыку, прически, стиль одежды.
И все-таки они сделали свое дело, о чем, вероятно, и сами не подозревали: борясь со стилягами, власть наконец обратила внимание на то, как одеваются советские люди. На одном непартийных пленумов Никита Хрущев завел разговор о моде: «Сейчас весь Запад носит штаны уже, короче, чем у нас. У нас мужчины ходят как косматые голуби - штаны внизу болтаются. Нужно и об этом подумать. Разве нужны обязательно широкие штаны? Даже и в этом есть мобилизация средств». Оказывается, на узких брюках и короткой юбке можно было экономить. Все тот же А. Козлов отмечает: «После фестиваля незаметно произошла замена объекта запрета и травли - ширины брюк. До этого главным и прежде всего бросающимся в глаза признаком стиляги были, узкие брюки. Все остальное население носило очень широкие, бесформенные штаны. Крупные партработники и подражающий им административно-хозяйственный актив вообще предпочитали галифе с сапогами или бурками, а вместо пиджака -китель. И вдруг в магазинах стали появляться отечественные костюмы с узкими брюками без манжет и кургузыми однобортными пиджачками. Постепенно к началу 1960-х годов вся швейная промышленность перешла на этот стандарт, так что костюм старого сталинского образца можно было купить лишь в комиссионке. И когда на этом фоне начали появляться модные, широкие, правда, «клешеные», штаны, то на их обладателей вновь набросились блюстители нравственности, с той же ожесточенностью, с которой они не так давно клеймили стиляг в узких брюках». Одеваться по моде уже не считалось признаком буржуазности или чего-то другого недостойного. Однако стиляг продолжали преследовать, -уже по инерции, награждая этим именем каждого, кто чем-то но угодил властям.


Автор: А.Доценко
Источник: "Интересная газета. Тайны истории" №11 2014 г.